Одушевленный автомат

Только тогда человек окажется способным к моральным актам, окажется свободным, или волевым существом, поступающим не по причинам, а по целям, существом вменяемым и ответственным. Если при этом мы будем отрицать свободу или волю, то мы низведем человека из царства целей, из мира морали в мир психологии, если даже не физики. Мы превратим его в какой-то Одушевленный автомат, aliquod automa spirituale, как выражался Спиноза. Там нет морали. Там нет добра. Там если оно и есть, то, как объяснял Спиноза, оно рассматривается как плоскости, фигуры или линии.

Итак, без свободы, без воли нет морали. Но этой свободы нельзя доказать, особенно теми доказательствами, которыми пользуется наука. Как заметил Кант, понятие нравственной свободы гораздо сложнее математического триллиона. Свободу можно только сознавать или чувствовать как нечто, во что мы верим и во что мы считаем необходимым верить, ибо без этой веры мы погружаемся в плоский мир причинности и теряем все то, что дает нам право на личность. И тогда для того, чтобы опять подняться на высоту личности, действительно необходим тот акробатический прыжок в царство свободы, то методологическое salto mortale, которое готовил для будущего запутавшийся в материализме Карл Маркс.

Второю предпосылкою всякой морали является вера в нравственную норму, различающую добро и зло и предписывающую людям так пользоваться своею свободою, или волею, чтобы делать добро и только добро. В природе, как таковой, или нет совсем добра или, напротив, все добро. Она к добру и злу постыдно равнодушна. Все, что в ней происходит, равноценно как явления. Посему ее изучение свободно от моральных оценок. В природе нормально то, что типично. Физическая закономерность — это закономерность всего существующего и происходящего. Это формула онтологической повторяемости. Равным образом, и душевные явления равноценны для изучающей их психологии. Для нее и подвиг праведника и злодеяние изверга это только психические явления. Психологическая закономерность не предписывает, а описывает, описывает, как происходят и повторяются те или иные явления душевной жизни совершенно независимо от их моральной ценности. Но если подняться над физикою и психикою на высоту морали, то мы уже вступаем на путь закономерности не онтологической, а деонтологической, предписывающей должное и сообразно с этим оценивающей совершающееся. Без веры в долг и в его объективную обязательность или нет совсем морали или получаются ее неудовлетворительные суррогаты, вроде предложения Ренана делать добро, хотя бы мы и не знали, что такое добро и почему именно следует его делать. Эта же вера неизбежно выводит нас из мира эмпирии и связывает с чем-то трансцендентным, т. е. в конечном итоге божественным. Вот почему всякая этика в конце концов всегда религиозна.